— Тебе будут сниться кошмары, если будешь смотреть что-то подобное, — сказала она мне.

— Мне нравятся эти кошмары, — прошептала я.

— Стань кошмаром, даже самым страшным из твоих кошмаров, Екатерина, — сказал Римо, прежде чем они с девушкой ушли.

Я прибавила громкость и взяла кусок пиццы. На самом деле я не была голодна, но запихнула пиццу в рот.

Мои глаза горели от усталости, но я заставила себя держать их открытыми, сосредоточившись на телевизоре.

Раздался стук. Я не отрывала взгляда от вторй части фильма «Чужой. Они проводили киномарафон картины «Чужой», и мне казалось, что только если я буду держать глаза на экране, голоса и картинки останутся в стороне.

— Катенька, — тихо сказал папа.

Я оторвала взгляд от экрана, мое сердце забилось быстрее, при виде папы в дверном проеме, одетого в черный костюм и светло-голубой галстук. Его лицо было искажено печалью. Позади него стояли Римо и Нино.

— Катенька ?

Имя, которым он всегда называл меня, звучало неправильно. Он произнёс его по-другому. Все было по-другому. Я больше не знала девочку, которой принадлежало это имя. Я не была ею.

Папа подошел ближе. Он также смотрел на меня по-другому, будто думал, что я его боюсь. Мама говорила, что папа плохой человек, что он причиняет людям боль, убивает их, что в конце концов он сделает то же самое с ней и со мной. Но папа никогда не обижал меня, не то что те мужчины, которых мама приводила домой, чтобы я была с ними мила.

Я уронила пульт на пол и бросилась к нему. Воздух со свистом вырвался из моих легких, когда я запрыгнула на него. Он все еще пользовался тем же одеколоном, который я помнила, и его одежда слегка пахла сигарами. Он напрягся и не обнял меня в ответ.

— Я была плохой, — выдохнула я, надеясь, что признание заставит папу простить меня.

— Катенька, нет, — пробормотал он, а затем крепко обнял меня и поднял с пола, прижимая к себе.

Я уткнулась лицом ему в шею. Мне хотелось плакать, но я уже давно перестала. Я больше не могла, как бы мне ни было грустно. Он взял меня за затылок и покачал, как делал, когда я была совсем маленькой.

Он не знал, что я совершила. Если бы узнал, то сошел бы с ума. Мама говорила мне снова и снова, что папа будет злиться на меня, а не только на нее. Он подумает, что я грязная и плохая из-за того, что должна делать.

Он повернулся со мной на руках и вынес меня из бара. Перед ним стояла черная машина с папиными людьми. Прежде чем направиться к ним, он повернулся к Римо, который сопровождал нас.

— Тебе лучше сдержать свое обещание, — сказал папа голосом, в котором слышалась ярость.

Римо улыбнулся. Мужчины никогда не улыбались, когда папа говорил таким тоном.

— Я не тебе обещал, Григорий. Это обещание для Екатерины.

Я уставилась на него, гадая, о чем он говорит.

Папа покачал головой.

— Моя дочь никогда больше не ступит на землю Вегаса. Я позабочусь об этом. В конце концов, тебе придется позволить мне отомстить.

— Отомсти этому подонку в своем багажнике. Остальным придется дождаться ее.

— Ее больше никогда не коснется ни насилие, ни тьма, Фальконе. Я буду защищать ее от этого до последнего вздоха.

— Ты не можешь защитить ее от чего-то, что гноится внутри нее. Скажи ей, что ее ждет. Пусть это будет ее выбор.

Папа ничего не ответил, только крепче прижал меня к себе. Он повернулся и направился к машине. Люди отца не смотрели на меня. В прошлом они всегда пытались меня рассмешить. Я сгорбилась на заднем сиденье, а папа занял место рядом со мной, помогая мне пристегнуться, прежде чем обнять. Он бросил на меня взгляд, напомнивший о том, как я однажды разбила свою любимую фарфоровую куклу. Наша экономка починила ее, но после этого она стала слишком хрупкой, чтобы когда-либо снова доставать ее с полки. В конце концов я больше не могла смотреть на нее, потому что, когда я смотрела, мне только напоминали, что я не могу играть с ней. Она заставляла меня грустить.

— Что случилось с мамой?

— Она мертва, как и те люди, которые сделали тебе больно.

Я опустила голову. Он знал.

— Прости.

— Не извиняйся, Катенька. Я никогда больше не выпущу тебя из виду. Ничто больше не коснется тебя, — он поцеловал меня в голову. — Скоро мы будем дома, и тогда все станет как прежде. Ты забудешь о случившемся.

Я никогда не забывала. И все не вернулось к тому, что было раньше. Я превратилась в хрупкую фарфоровую куклу. Теперь, вернувшись домой в Чикаго на короткий перерыв между гонками, я ощутила это еще сильнее.

Я провела кончиками пальцев по краю полки с яйцами Фаберже. Их было двадцать один. Папа каждый год дарил мне на день рождения, даже когда мама забрала меня с собой. Он подарил мне это яйцо в тот день, когда я вернулась с ним домой, и я поставила его на полку ко всем остальным. Все было так, как я помнила. Изменилась только я. Окруженная красотой своего прошлого, я чувствовала себя не в своей тарелке, словно вторглась в чужую жизнь.

— Катенька, — я попробовала слово.

Мне все еще казалось, что я говорю о ком-то другом. Толстой, наш кот, великолепный русский голубой кот, подкрался к моей икре, может быть, почувствовав мое горе. Я погладила его по головке, заставив замурлыкать.

Папа пытался заставить меня забыть, переехал со мной на некоторое время в Россию, думая, что мы сможем оставить ужасы позади, но они последовали за мной.

В конце концов, он тоже понял, что я не стану той Катенькой, какой была когда-то. Каждый раз, когда он смотрел на меня с жалостью или печалью в глазах, я тоже вспоминала. Теперь он больше не смотрел на меня так. Я стала сильнее, чем раньше. Я не нуждалась ни в чьей жалости.

Интересно, Адамо тоже посмотрит на меня по-другому, когда узнает, что произошло?

ГЛАВА 12

Моя поездка обратно в Вегас сопровождалась дурным предчувствием. Прошлое Динары, очевидно, таило в себе ужасы. Возможно, его создали мои братья. Она боялась, что я увижу ее в другом свете, как только узнаю, но я опасался, что старые обиды на моих братьев, особенно на Римо, вырвутся наружу. Римо сделал слишком много в отношении меня, лишившись моей преданности, но, быть может, правда разрушит наши отношения или, по крайней мере, вернет их к той неохотной терпимости, которую я испытывал к нему в подростковом возрасте.

Я отправил Римо и Нино сообщение, что снова приеду в эти выходные, прежде чем уеду из лагеря, но не объяснил причину. Возможно, Римо что-то подозревал. Его сообщения за последние две недели выявили его подозрения относительно наших с Динарой отношений. У моего брата всегда было что-то вроде шестого чувства, когда дело касалось вынюхивания чужих секретов.

Я поехал в Сахарницу, потому что Римо попросил меня встретиться там с ним и Нино. Обычно я избегал этого места, потому что оно слишком сильно пахло отчаянием, на мой вкус. То, что Римо счел это заведение лучшим местом для обсуждения того, что он подозревал в моем визите, не предвещало ничего хорошего. Шагнув в сумрачный свет коридора борделя, я всегда ощущал себя в каком-то подвешенном состоянии.

Коридор вел к бару, отделанному красным бархатом и черным лаком, что только усиливало адскую атмосферу заведения. Были расставлены шесты и кабинки с бархатными занавесками и несколько дверей, ответвлявшиеся от главной комнаты, где шлюхи принимали своих клиентов для уединения. Еще один длинный коридор, тоже выдержанный в красно-черных тонах, вел в кабинет Римо.